— Ба! Никанор Иванович! — заорал дребезжащим тенором нео жиданный горожанин и, вскочив, приветствовал председателя на сильственным и неожиданным рукопожатием. Его длинная и широкая шпага была вонзена меж двумя рассохши мися плитами террасы, так что удалились солнечные часы. — Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? — все строже спра шивал председатель. Доктор обернулся спиной к Иванушке и шепнул: — У него нет белоснежной горячки. Полуодетые исчезли, а обнаженного увез на том же лихаче единственный не удивившийся ничему случающемуся растороп ный милиционер. Соболь не мог перепрыгнуть через него, не мог и пробраться через эту нетяжелую натянутую стену, как не пробиться мухе через тонкую паутину.
Тихо, а кто его знает, что в нем?Воууу-уу!. Пилат, шедший за ним легат легиона и конвой придержали шаг. — И весьма серьезно, — ответил доктор, сквозь пенсне проверяя то, что прописала женщина. Она взревела еще сильнее, и до Пилата донеслись единичные слова, обрывки хохота, крики придавленных, свист. Что заманчивого мог изложить о животных он, изучавший их лишь по костям да по книгам, человеку, возросшему в лесу? Но тут припомнился ему повествование Ларивона, и он с пристрастием начал повествовать об Одинце.
И Степа, холодея, увидел, что глаз Воланда — левый — погас и про валился, а правый загорелся огнем. Аскыр учуял кровь.
